Собачья жизнь и дождь как из ведра

Биеннале в Венеции не зря тянется до осени. Искусства, привезенного в город, столько, что его в один присест ни осмотреть, ни пером описать. После первых общих рецензий "Ъ" начинает рассказывать о лучших выставках, входящих в программу или сопровождающих ее.

Среди них — национальная экспозиция Грузии "Живая собака в окружении мертвых львов". Это работа Важико Чачхиани, имя которого нам стоит запомнить на будущее, считает корреспондент "Ъ" Алексей Тарханов.

Павильон Грузии — покосившийся, потемневший от времени деревянный дом. Поэтичная развалина с большой застекленной верандой, похожая на старую подмосковную дачу. Если строить заново, такой объект мог бы спроектировать архитектор Александр Бродский. Но это самый настоящий дом, купленный художником в грузинской провинции и по бревнышку перевезенный в Венецию.

Первая странность в том, что у дома целых две крыши — он собран внутри огромных складов венецианского Арсенала, где устраивается главная экспозиция. Несмотря на это, в доме льет проливной дождь, и капли с потолка звенят в переполненные тазы, ведра, банки, стучат по полу, заливают вещи — горки фаянсовых тарелок, керосиновую лампу на столе, железную кровать с пустым матрацем.

Вторая странность в том, что двери заперты на висячий замок. В этот дом не войдешь. В него можно заглянуть через дыры, щели, стекла веранды и маленькие окна сруба. Люди стоят вокруг и, прилипнув к стеклу, глядят, как в комнатах идет дождь. Отчетливое ощущение того, что внутри не только другая погода, но и другое пространство, другое время. Как дождь в Макондо, который лил четыре года, одиннадцать месяцев и два дня.

Венецианская биеннале, как и все современные большие выставки, любит идейное искусство. Художник должен зорко подметить, метко высказаться и затронуть важнейшие проблемы современности, что многие послушно и делают. Проблема, затронутая Важико Чачхиани, совсем не современная, она вечная — про то, куда девается жизнь.

Цитата из Эклезиаста, использованная для названия, как раз про это: "Ибо живой собаке лучше, чем мертвому льву; ибо живые знают, что умрут, но мертвые ничего не знают, ибо память о них исчезла, и любовь их, и ненависть их, и зависть — это сгинуло давно".

Как говорит сам художник, он "искал дом со следами жизни" и нашел его в Чиатуре — шахтерском городке, где воздух и стены пропитаны марганцем и углем: "Я интересовался людьми, которые исчезают бесследно, но являются частью истории". Понятно, о чем речь. Даже наша комната расскажет о нас, дом же — написанный о нашей жизни роман.

Важико Чачхиани живет сейчас в Берлине, он учился у скульптора Грегора Шнайдера, который в 2001 году получил "Золотого льва" за то, что выстроил свой дом-лабиринт Haus Ur в германском павильоне на биеннале. Дом Чачхиани гораздо поэтичнее хотя бы потому, что, в отличие от дома его учителя, в него не войдешь. Дом — метафора жизни, исчезнувшей, запертой на замок и залитой водой, живой или мертвой.

Дом — портрет женщины, прожившей здесь свое одиночество и исчезнувшей без следа, если не считать фотографии над кроватью, по которой текут такие же водопроводные слезы. Крышу ведь делают для того, чтобы защищать дом от непогоды, но здесь сумасшедшая крыша заливает комнаты, как калечащая детей безумная мать.

Дом без уюта, превратившийся из убежища в ловушку. Освещенные окна которого выставляют на обозрение не порядок и спокойствие, а раздрай, потоп. Интересно, что с ним случится до зимы в и без того влажном венецианском воздухе — сгниет изнутри, как человеческая жизнь?

Математик по образованию Важико Чачхиани все рассчитал до мелочей. Очень простая идея превратила классический заброшенный объект в кинематографическую декорацию в духе фильмов Андрея Тарковского.

Все понятно в смысле техники — вода подведена к крыше и затем собирается в резервуары под полом, где-то есть кран, дождь выключают на выходные. Но от этого ощущение становится ничуть не менее острым. Когда разгадка техники волшебства его не убивает, речь, несомненно, идет об искусстве.

МинПром