Достаю из музейных штанин

Государственный музей В. В. Маяковского выехал на гастроли из Москвы в Петербург: в Санкт-Петербургском государственном музее театрального и музыкального искусства открыта выставка из фондов знаменитого московского собрания под названием «Маяковский “haute couture”: искусство одеваться».

Зрителю обещаны хиты основного собрания на Лубянке: личные вещи поэта в хронологической последовательности — от желтой кофты до костюмов «советского денди». Кира Долининасчитает, что «Маяковский и мода» — тема спорная. Ведь он сам мода — без всякого союза «и».

Есть такие люди, которые какую дрянь ни наденут, все будет казаться индпошивом, высокой модой, нарочитым и суперэлегантным. На них и вытянутые свитера роскошны, и штаны с вещевого рынка сидят как влитые, и любая тряпочка, повязанная на шею или вокруг головы,— изделие великого кутюрье. Это врожденное, любое подражание тут вторично. Иногда таким даром обладают писаные красавцы, иногда прелесть какие некрасивые дамы, иногда смешные толстяки. Тут закон не писан.

Тут правят бал стать, посадка головы, телесная пластика. Хотя, конечно, если у вас стать Владимира Маяковского, превращать каждый свой выход в явление народу вам сам бог велел.

1910–1922. Денег нет, богемное окружение есть, лет всего ничего, молодым быть трудно и нелепо. «Маяковский был высокого роста, со слегка впалой грудью, с длинными руками и большими кистями, красными от холода; голова юноши была увенчана густыми темными волосами, стричь которые он начал много позже; с желтыми щеками, лицо его смягчено крупным, жадным к поцелуям, варенью и табаку ртом, прикрытым большими губами; нижняя во время разговора кривилась на левую сторону.

Это придавало его речи, внешне, характер издевки и наглости. Губы Маяковского всего были плотно сжаты»,— написал словами как будто кисти своей портрет соратника Давид Бурлюк. Пресловутая желтая с черными полосками кофта, сшитая матерью поэта, две широкие блузы «гнуснейшего вида», подпоясанные шелковым шнурком, черный шелковый бант, желтая лента сестры — тоже в бант, аляповатый платок — туда же («…самое заметное и красивое в человеке — галстук»).

Позже — трость, каракулевая шапка, котелок, перчатки, широкие штанины, муаровый жилет, смокинг из репса цвета лосося. Раскрашенные лица и ложки на пальто — тоже хорошо. Съемки в кино как способ «посмотреть на себя со стороны», выход на улицу как способ показать себя — именно в таком порядке. Театр Маяковского — это его собственная повседневность, а не сцена.

В 1915-м Маяковский знакомится с Лилей Брик. «Радостнейшая дата» изменит жизнь, судьбу, слог и даже внешний стиль поэта. Модная стрижка, английское пальто, кепка. Послереволюционное барство главного советского и самого выездного из главных советских поэта обернется буржуазностью. Лиля была буржуазна до мозга костей, отдаваться голоду, холоду и унификации Страны Советов она не собиралась, она слишком любила «чулочки», «машинки», духи и Париж.

Маяковский должен был доставить ей все это на дом. В том числе в самом себе — поэт теперь истинный денди: пальто, костюмы, джемпера, пижамы на нем теперь от лучших фирм мира, европейская галантность, неизменная сигарета в презрительных губах, идеальный внешний лоск. То, что под безукоризненным кепи прятались глаза то ласкового теленка, то раненого зверя, не учитывалось.

Выставка в Музее Маяковского делится на две эти части — про богемного поэта и про советского денди. В первой каждая личная вещь, будь то подлинная желтая с черными полосками кофта или лоскуток ткани, пошедшей на бант, индивидуальна до боли. Во второй личных вещей вроде и не меньше, но многое просто тех же лет и тех же марок, что были у Маяковского. Его модное снаряжение легко воссоздать из имевших широкое хождение дорогих вещей.

Его собственная мода тут — работа на ЛЕФ, сотрудничество с Родченко, Степановой, Поповой, Ходасевич, то есть с теми, кто делал эту моду. Он готов создавать, но уже не готов нести моду в себе так, как это было в бешеные 1910-е годы.

Московский Музей Маяковского — легенда музейного мира. Это музей — произведение искусства, ничего подобного в нашем отечестве еще не создали. Такой статус не подразумевает передвижения. Но, выбрав для отправки в гости выставку на камерный для Маяковского сюжет, выиграли обе стороны проекта: москвичи показали свое уникальное собрание, петербуржцы получили очень внятный, очень точный и очень грустный рассказ.

То, что Маяковский был тотально музеефицирован буквально на следующий день после смерти, сохранило массу личных вещей. И в этой своей массовой подлинности они не молчаливые свидетели, а вполне себе громогласные рассказчики. Поэт-денди был прекрасен, но с одним своим идиотским бантом на шее он был куда счастливее. Цитата про «любовная лодка разбилась о быт» используется слишком часто, чтобы быть еще читаемой. Но вещи свидетельствуют именно об этом — о том, что «инцидент исперчен».

МинПром