Режиссер без монтажа

Книга / Нон-фикшн

В харьковском издательстве "Фолио" впервые без купюр вышли дневниковые записи украинского писателя и режиссера Александра Довженко. Огромный 800-страничный том, подготовленный группой украинских и российских ученых, оценила ИННА БУЛКИНА.

Издатели и составители "Дневников" с закономерной гордостью говорят о "первом научном издании". Даже притом, что аналитическую ценность научного аппарата книги и уместность поданного постранично и всерьез утяжеляющего издание двойного перевода можно оспаривать, перед нами в самом деле максимально полное и текстологически выверенное собрание дневников и записных книжек выдающегося украинского режиссера, автора "Земли", "Арсенала" и "Украины в огне".

Записи начинаются в 1939 году, после выхода на экраны "Щорса" (этого фактически сделанного по заказу Сталина "украинского Чапаева"), и заканчиваются в 1956-м, по завершении работы над сценарием "Поэмы о море" и незадолго до смерти Довженко. Авторы предисловия пишут о "трагедийном накале" текста, хотя, кажется, сегодня эта книга читается в иной исторической оптике, и ее автор не всегда вызывает сочувствие — чаще удивление и отчуждение. В дневниковых записях Александра Довженко действительно много патетики и личной обиды: порой карьерной, порой просто мелкой, порой — действительно обиды за Украину, за ее народ, за ее культуру и бескультурье. Что же до личной трагедии, то можно лишь гадать, как именно понимал и переживал ее человек, в начале 1930-х вознесенный Сталиным за "Землю" — картину, безусловно, новаторскую по киноязыку, по праву признанную шедевром, но с точки зрения идеологии — гениальную агитку, где сопротивляющийся коллективизации кулак убивает комсомольца-тракториста, крестьянин-отец отказывается отпевать сына, заявляя священнику, что "бога нет", а его односельчане в едином порыве чуть ли не на похоронах вступают в колхоз. Пройдет 15 лет со времен этого триумфа, и когда после запрета киноповести "Украина в огне" Довженко окажется в опале, ему покажется, что он "заживо похоронен".

В дневниковых записях предстает человек то восторженный, то отчаявшийся, истово молящийся на вождя народов и откровенно презирающий "энкавэдистов", "пидлабузников" и "оторванных от народа фараонов". В книге Александр Довженко показан действительно без купюр. Тут есть душераздирающие описания смерти его отца (тот был избит и умер от голода в оккупированном Киеве), педантичная фиксация карьерных интриг и нравов киношной элиты, личные счеты с Хрущевым и Бажаном — собственно, все, что предшествовало созданию "Украины в огне" и тому, что принято называть "трагедией большого художника" — поздним ходульным картинам о Мичурине и плакатной карикатуре на Америку.

Концепция издателей этого огромного тома с архивно-научной точки зрения обоснована, но для читателя здесь возникают известные сложности. Составители подают дневники и записные книжки в том порядке, в котором они хранились в архиве, то есть фактически все подряд. Записи личного характера перемежаются со сценарными набросками, буквально каждый абзац продублирован в двойном переводе, иногда — излишнем: Довженко зачастую писал на суржике. С точки зрения специалиста — текстолога и архивиста — в таком решении, безусловно, есть логика. С точки зрения читателя — едва ли. Возможно, традиционное решение, с разбивкой на тома, выглядело бы более уместным и наверняка более удобным. Но на этот раз публикаторы решили полностью устраниться, не допустив ни малейшего вмешательства чужой воли и чужой логики в эту откровенно лабораторную прозу. Если воспользоваться кинематографической терминологией, издатели отказались от монтажа, оставив читателя в поле свободы — или необходимости — додумывать внутреннюю логику и связь отрывочных и разноречивых текстов.

Ирина Булкина