Тюремный гламур

Театральный фестиваль Romaeuropa открылся свежей постановкой Саши Вальц: «Kreatur» на музыку группы Soundwalk Collective представила ее труппа Sasha Waltz & Guests. Из Рима специально для “Ъ” — Елена Пушкарская.

Хореограф Саша Вальц, которую многие считают преемницей Пины Бауш,— постоянная участница римского театрального фестиваля Romaeuropa. Двухчасовой «Kreatur», показанный на его открытии,— последний спектакль знаменитой немки: его премьера состоялась в июне в Берлинском культурном центре Radialsystem.

Билеты на все четыре вечера в римском Театре Арджентина были раскуплены задолго до начала фестиваля, и это немудрено: «Kreatur» — первый за много лет танцевальный спектакль Саши Вальц, поставленный не на заказ, а по зову души. На этот раз хореографа встревожил вопрос, что представляет собой человечество и куда оно идет.

В процессе работы Саша Вальц и четырнадцать артистов ее труппы вместе с электронщиками группы Soundwalk Collective искали «творческую энергию» во многих местах, в том числе и в берлинской тюрьме «Штази». Испытанные там телесные импульсы и записанные там звуки обогатили партитуру спектакля.

А костюмы-декорации голландского фешен-дизайнера Ирис ван Херпен, известной своим сотрудничеством с Леди Гагой и Бьорк, вывели «Kreatur» за пределы грубого реализма. Фантазии, воплощенные в нетрадиционных материалах и с помощью 3D-принтера, эти «скульптурные произведения», как называет их Саша Вальц, определяют отсутствующий в спектакле сценографический каркас.

Действо, суть которого была обозначена как «исследование различных феноменов человеческого существования», идет без антракта, однако распадается на три громадных эпизода. В первом окутанные подобием мыльной пены полуголые существа (на артистах лишь телесного цвета трико) под бормотание и шум конвульсивно дергаются, нащупывая путь друг к другу.

Нарочитая угловатость движений и неестественность поз не мешают наслаждаться почти культуристской игрой мускулов танцовщиков-атлетов, мастерски владеющих своими телами.

Во второй части спектакля движения приобретают пластичность, порой граничащую с пластичностью академического танца. Благодаря игре света, создающей эффект мраморности тел, в поддержках и па можно разглядеть аллюзии на классическую скульптуру и даже живопись: мерещится и «Распятие» Караваджо, и всполохи рафаэлевского «Пожара в Борго».

Это уже не молекулы, а люди с их вечными страхами и основными инстинктами. Но безжалостная современность вторгается в классические образы: вот вам и бешеное соло с кнутом надзирательницы из «Штази», и сцена со сгрудившимися на воображаемой лодке-пирамиде (единственный конструктивный элемент декорации) иммигрантами.

Впрочем, хореограф предупреждает, что для этой массовой сцены можно найти больше ста толкований, а также настаивает, что прямых аллюзий в ее спектакле нет и воспринимать действие надо, следуя за музыкой, которая от звяканья и хлюпанья дрейфует к знаковым мелодиям.

В какой-то момент проскакивают цитаты из Патти Смит, затем настает черед Чайковского: под звуки «Танца кофе» из «Щелкунчика» гигантский дикобраз насаживает человечков на свои колючки, а скинув шкуру, оборачивается красавицей атлетического телосложения.

Заключительная часть спектакля поставлена на шлягер Сержа Генсбура «Je t’aime… Moi non plus». Причем слова «Je vais et je viens entre tes reins» воплощены на сцене так натуралистично, умело, технично и эстетично, что на заданный спектаклем мрачный вопрос «Куда катится мир?» ответ однозначен: в сторону гламура.

МинПром